Полчаса полз где-то, но дополз. И просочился в небольшую щель между металлическим полом и деревом. И призадумался, замерев. Потом призадумался, поползав.

— Бывает же такое, — покачал я башкой, сам не очень веря в увиденное.

Итак, сердцевина дерева, начиная от пола и до потолка, метрах в пяти сверху, раздувалась этаким пузырём. Прозрачным. И столь была набита небывальщиной жизни, что аж светилась золотистым светом, почти солнечным, но желтее и теплее.

И вот, в центре этого совершенно немыслимого буйства витала левитировал очень нецелый мёртвый труп человека. Мёртвый напрочь, но нетленный — ну ещё б ему в такой витальщине гнить!

И кажется, я понимаю, что здесь творится. И даже жалко эту дуру. Наполшишечки.

Но СКОЛЬКО она гробит в жертву своему безумию! Это ж подумать страшно, блин!

Не, этот цирк с мавзолеем…

И тут в пятигранную комнату-мавзолей ввалилась эльфка. Полуодетая, довольно приглядная, даже с подобием сисек и задницы, что для остроухих явный “нестандарт”. Симпатичная мамзеля, но йопнутая наглухо, отстранённо подумал я.

Мамзеля мои мудрые мысли подтвердила: подошла к пузырю, с совершенно безумным и влюблённым взглядом. Поводила руками по нему, с вожделением смотря на расчленённый труп.

— Ты потерпи, Егорушка, немножко, — дрожащим голосом сказала она. — Скоро, совсем скоро вместе будем. Ещё немного, потерпи… и прости меня, если сможешь… мочи нет, — с этими словами эльфка руками себя за свою же промежность ухватила и бегом выбежала.

Мдя. Ну, не мне её судить, втянул я наблюдательный трос. Сам чуял, да и… В общем, ельфячьи половые трудности и радости — ельфячьи, закрыл я для себя тему.

Посмотрел на труп. Ну… пока другим жить не мешают. И вот честно — жалко эту Ленку, сильно. И в чём-то я её понимаю. Но… цирк надо кончать, лязгнул тросами я.

Прикинул, что и как делать. Вздохнул, что опять изгваздаюсь, но, признаться, в разрезе увиденного это выглядело даже не смешно, а жалко.

— Хорош сопли жевать! — в голос пролязгал я, благо уже состоял из пилообразного мотка тросов, кроме головы. — Поехали! — прорычал я.

А тросы, видно, по старой памяти, добавили толику удовольствия в мелодию разрушения.

А сердцевина дерева размалывалась в труху. Я этого не видел, но чувствовал. Тело Егора давно превратилось в кашу, вместе с содержимым. А я крошил ствол с самого себя удивляющей скоростью. Причём ещё и энергию получал… Не душевную, конечно, что-то вроде жидкого бульончика, но тем не менее. И целенаправленно разрушал ствол.

— НЕ-Е-Е-ЕТ!!! — даже не проревел, прогремел женский голос.

Небывальщина завибрировала, дерево, чёрт возьми, крошимое мной дерево! — и то завибрировало в такт этому крику.

Только не прыгай, дура. Не хочу тебя убивать, а останавливаться не буду, мысленно попросил я.

То ли отрубилась от чувств-с, то ли её мужезаменители удержали — чёрт знает, не до того было. Но не прыгнула.

А через пять минут дерево Дубков было без сердцвины. И машинерию, в сердцевине понатыканную, я порушил. А значит, хрен эта дура второй раз такую хрень сотворит. Ну реально, мёртвое — мёртвым. Живое — живым. Пусть с любовниками своими утешится, в конце концов! А я злодей, и ниипёт!

— Поганый заказ, — пробулькал я на дне, под дырой от сердцевины. — Но правильный!

И потопал я к байку. Некроса пока было достаточно, никаких гадостей и пакостей не творилось. А если эта дура в некрос с горя сиганёт… ну и дура, рассуждал я. Главное — не я. Не хочу её убивать. И вспоминать не хочу, сам себе признался я.

Выплыл рядом с байком. Егорьевск гудел, народ носился. Но меня никто не видел, да и не искал, вроде. Так что завёл я байк на мелководье, да и потолкал его от Дубков.

Дотолкал до чистого от “пугалки” поля, как раз рядом с плотиной.

— Водяной!

— Тут я, Кащей.

— Не будет больше мёртвой воды. Умерла, — хмыкнул я.

Только в горле запершило слегка. Но сталь тросов справилась.

— Вот хорошо-то, вот славно! Кащей… — перестал ликовать Водяной. — Что желаешь?

— ДОМОЙ ЖЕЛАЮ! ДОСТАВЬ НЕМЕДЛЯ!!! — пролязгал я, светя глазами как прожекторами.

— Как скажешь, Кащеюшка. А награда?

— Это — награда, — отрезал я.

— А как…

— Спорить вздумал? Торговаться? — прошипел я.

— В мыслях не держал! Благодарствую, Бессмертный!

— Не за что, — буркнул я, встряхнулся, задавил всякую соплежуистость внутрях, как и психи. — Мне ждать-то долго, Водяной? — ехидно уточнил я.

Впрочем, плавучий остров был неподалёку. А я, уже на пути назад, вглядывался в звёзды и северное сияние, под Инсинуацию Королевы. Или тонкий намёк, кому как.

24. Скотоложество и ненависть Восточного Меллорна

Добрались мы с Водяным до наших краёв, когда начинало рассветать. То ли я во времени потерялся, то ли нечистик не стал сома утруждать.

В общем-то и пофиг, а вот выйдя на берег и послав щекастого нахрен, я стал прикидывать, что и как.

Так-то, по планам “на интересное посмотреть” надо было мне по ещё не посещённым селениям помотаться. Добру их подвергнуть или злодейство какое жуткое учинить.

Но что-то как-то неохота было. Я бы в Зеленюки вернулся, повалялся в домике, может, даже поспал бы.

Впрочем, а почему “бы”, встряхнулся я. Желает моя бессмертная персона отдыхать — значит, отдохнёт. И в баньку можно сходить зеленюковскую, а то и не был там толком. И всякие разные парильни мне предлагались, тоже, в общем-то, интересно.

В общем, решено. Выходной. Решил я это, только думал на толкаемый по дороге байк взгромоздиться (ну, толкал, бредя, потому что думал. Как-то так, да и не торопился никуда), как в башку мне прилетает чуть ли не снаряд!

Небывальщиной разящий, как сволочь! Но, то ли тросы “обучались”, то ли я, как маг, на подсознании… Так и не понял. Но лбом этот боеприпас я встречать не стал, а башка пропустила пятнадцатисантиметровой длины штырь сквозь себя. И шмякнулся я на дорогу, прикрываясь байком от “траектории стрельбы”. Типа мёртвым, само собой.

— Вот же сволочи какие, — философски рассуждал я. — И ведь именно охотились на меня, паразиты! С такими пулями только на Леших и Кащеев ходить, блин!

А за байком я скрючился потому, что в пределах моей чувствительности ни черта никого не чувствовалось. С километра стреляли, снайпер фигов какой-то. Причём я, похоже, своим задумчивым “толканием байка” и дал возможность занять позицию.

Ну да ладно. Байк хрен пробьёт, да и починится байк, он уже и вправду “конь”, условно-живой артефакт. А кафтан такими урановыми ломами дырявить не охота.

Да и себя — небывальщина на ломе была… “злой”. Не знаю, как иначе объяснить, но злой, разрушительной, внушающей опасения. И тросы с подсознанием и вправду, в обход неторопливых мозгов, решили “а ну его нахер!”

Молодцы какие, порадовался я за состовляющие себя. В принципе — хер знает, что эта пакость со мной могла сделать, конечно. Но что проверять не стал — зашибись, факт.

Так вот, я лежу на дорожке, байком прикрытый. Не шевелюсь, как разумный Кащей, мёртвый труп изображаю. Вражина может быть только в рощице, в километре от меня, плюс-минус.

По бокам всё просматривается, поле. И чувствительность у меня сносная. Нечистик… нет, два каких-то с изумлением взирают на происходящее, но прячутся. Вряд ли при делах.

Сзади никого нет, почти гарантированно. Я хоть в благородной задумчивости и сплине всяческих пребывал, но округу по пути мониторил. Были повороты, пока байк толкал. В общем — КРАЙНЕ маловероятно. Не говоря о том, что были бы вражины в тылах — меня бы уже дырявить пытались, по логике.

А значит, некие гнусные сволочи затаились в роще и самым наглым и хамским образом покусились на мою бессмертную жизнь.

И что они будут делать? Вариантов-то у сволочей два:

Либо гадский снипер (одна мерзкая рожа или с подтанцовкой — непринципиально) драпает с визгом вдаль, довольно потирая лапки. В этом случае полежу часок, мысли мудрые подумаю, а потом найду сволоту. И живые позавидуют мёртвым, куда деваться. Или мёртвые живым, если сволота — тифлинг некротический какой, тоже вариант.